Пена. Дамское счастье [сборник Литрес] - Эмиль Золя

Клара в начале рабочего дня. И, заметив удивление продавщиц, пояснила: – Я своими глазами видела ее вчера вечером на бульваре, она гуляла с малышом… Уж не знаю, где она его прячет.

Прошло два дня, и Маргарита, вернувшись в отдел после обеда, объявила во всеуслышанье:

– Вы не поверите: я видела любовника растрепы! Представляете – простой рабочий! Да-да, обыкновенный мастеровой, чумазый такой, белобрысый; он высматривал ее в окно магазина!

Теперь все стало ясно: Дениза завела любовника-рабочего и скрывает внебрачного ребенка где-то в их квартале. Девушку вконец извели грязными намеками. Когда она наконец поняла их мерзкую суть, то смертельно побледнела и с трудом выдавила:

– Да это же мои братья!

– Ну еще бы, конечно братья! – повторила Клара со злорадной усмешкой.

Пришлось вмешаться мадам Орели:

– А ну-ка, замолчите, сударыни, лучше смените вот эти этикетки… За стенами магазина мадемуазель Бодю вольна вести себя как угодно, лишь бы здесь усердно работала.

Эти скупые слова, сказанные вроде бы в защиту Денизы, тем не менее прозвучали осуждающим приговором. И тщетно бедная девушка что-то невнятно лепетала, пытаясь оправдаться, словно ее обвинили в преступлении. Окружающие только смеялись над ней, пожимая плечами, и эта жестокость ранила ее в самое сердце. Делош, узнавший об этом, пришел в такое возмущение, что собрался надавать пощечин девицам из отдела готового платья; его остановило только одно – боязнь еще больше скомпрометировать Денизу. Со дня их встречи в Жуэнвиле он питал к ней смиренную любовь, горячее, почти благоговейное чувство, которое выражалось в его по-собачьи преданном взгляде. Никто не догадывался об их взаимной склонности, иначе обоих подняли бы на смех, но это не мешало Делошу мечтать о том, как он поколотит любого обидчика, который осмелится поносить девушку в его присутствии.

Отчаявшись доказать свою невиновность, Дениза решила молчать. Слишком уж унизительно было оправдываться, ей все равно никто не верил. И когда девушка слышала в отделе очередной грязный намек на свой счет, она отвечала на это только пристальным взглядом, спокойным и грустным. Впрочем, Денизу сейчас угнетали не столько обиды, сколько материальные заботы. Жан по-прежнему ввязывался в безумные любовные авантюры, одолевая сестру просьбами о деньгах. Ни одна неделя не проходила без того, чтобы он не посвятил ее в очередную историю в подробном послании на нескольких страницах; когда привратник магазина вручал Денизе эти конверты, надписанные крупным прыгающим почерком, она спешила сунуть их в карман, иначе девицы разражались деланым хохотом и напевали непристойные песенки. Спрятавшись под каким-нибудь предлогом в укромном уголке, девушка с трудом разбирала каракули брата и приходила в ужас, воображая, что на сей раз бедняга Жан действительно погиб. Она искренне верила любым его измышлениям, любым, самым невероятным историям, а ее неопытность в таких делах делала грозившую опасность еще страшнее. Жан просил то сорок су, дабы избавиться от ревнивой любовницы, то пять или шесть франков, которые могут спасти честь бедной девушки, а иначе ее убьет суровый отец. Поскольку ни жалованья, ни премий на все это не хватало, Денизе пришло в голову поискать какой-нибудь приработок в вечерние часы. Она открылась Робино, который со времени их встречи у Венсара относился к ней с неизменной симпатией, и он поручил ей шитье галстуков-бабочек, по пять су за дюжину. Вечерами, с девяти до часу ночи, девушка могла сшить десять дюжин, что приносило ей тридцать су, из коих нужно было еще вычесть четыре за свечку. Но зато оставшиеся двадцать шесть шли Жану, и его сестра не только не жаловалась на усталость, но еще и почитала себя счастливой, если бы злая судьба не нанесла ее бюджету очередной удар. Когда Дениза в конце месяца пришла в мастерскую, где шили галстуки, то увидела замок на двери: владелица разорилась, и это банкротство лишило девушку восемнадцати франков тридцати сантимов – солидной суммы, на которую она рассчитывала всю неделю. Перед этим несчастьем меркли даже гадкие интриги ее сослуживиц.

– Вы что-то очень уж грустны, – сказала Полина, случайно встретив Денизу перед мебельным отделом. – Может, вам нужна помощь, так вы скажите.

Но Дениза уже и без того задолжала Полине двенадцать франков. И она ответила, улыбнувшись через силу:

– О, спасибо, просто я не выспалась… ничего страшного.

Это было двадцатого июля, в самый разгар паники, вызванной увольнениями. Из четырехсот служащих Бурдонкль уже уволил пятьдесят, и ходили слухи, что новые репрессии не заставят себя ждать. Однако Дениза и думать забыла об этой угрозе – она трепетала от страха перед очередным приключением Жана, куда более ужасным, чем все предыдущие. В тот день ей нужно было любой ценой раздобыть пятнадцать франков – единственное средство спасти брата от мести ревнивого мужа его пассии. Накануне она получила от него первое письмо с рассказом об этой драме; за ним последовали еще два, и второе из них Дениза как раз дочитывала в тот момент, когда подошла Полина; в нем Жан уверял, что без этих пятнадцати франков его ждет верная смерть. Девушка тщетно пыталась найти выход из положения: она уплатила за пансион Пепе два дня назад и взять назад часть денег было невозможно. Несчастья сыпались на нее одно за другим: Дениза надеялась все-таки получить свои восемнадцать франков тридцать су, обратившись к Робино, который, может быть, разыщет хозяйку мастерской, но Робино как раз отправили в двухнедельный отпуск, и он пока не вернулся, хотя его ждали еще накануне.

Однако Полина, как истинная подруга, продолжала настойчиво расспрашивать Денизу. Обычно девушки встречались именно здесь, в дальнем углу галереи, чтобы поговорить хоть несколько минут, настороженно оглядываясь. Внезапно Полина махнула рукой, делая знак бежать: она заметила белый галстук инспектора, выходившего из отдела шалей.

– Уф, слава богу, это всего лишь старик Жув! Не понимаю, почему он всегда усмехается, когда видит нас с вами… На вашем месте я бы его побаивалась, слишком уж он липнет к вам. А на самом деле сущий сторожевой пес, чума, а не человек; командует нами, как своими солдатами!

И действительно, папашу Жува ненавидели за его неусыпное бдение все продавцы. Больше половины уволенных были выброшены на улицу на основании докладов начальству этого отставного капитана-пропойцы. Топорная физиономия с большим красным носом смягчалась лишь в тех отделах, где за прилавками стояли женщины.

– А почему я должна его бояться? – спросила Дениза.

– О господи, да потому, что он может потребовать от вас благодарности за свой отзыв… Многие наши девицы только на этом и выезжают.

Тем временем Жув удалился, сделав вид, будто не заметил их; через минуту они услышали, как он распекает продавца, который глазел в окно на павшую лошадь посреди улицы Нёв-Сент-Огюстен.

– Кстати, – продолжала Полина, – вы, случайно, не господина Робино вчера искали? Так он вернулся.

Дениза воспрянула духом – вот оно, спасение!

– Ох, спасибо; тогда я, пожалуй, пройду через отдел шелков… Правда, меня послали наверх, в мастерскую, чтобы ушить платье…

Девушки разошлись. Дениза, приняв озабоченный вид, спустилась по лестнице в холл. Было уже без четверти десять утра, колокол только что созвал в столовую первую смену. Знойное солнце нагревало витражи, и его жар проникал внутрь даже сквозь плотные портьеры из серого полотна. Лишь иногда, после того как продавцы сбрызгивали паркет водой, в помещении веяло свежей прохладой. В опустевшем магазине царило сонное затишье, подобное летней сиесте; сейчас он напоминал безлюдные, сумрачные церковные приделы после вечерней мессы. Продавцы за прилавками изнывали от безделья; редкие покупательницы, истомленные зноем, лениво бродили по галереям и по холлу.

Дениза спускалась по лестнице, а в это время Фавье отмерял легкий шелк в розовый горошек на платье мадам Бутарель, прибывшей накануне с юга. С самого начала месяца магазин посещали в основном крикливо одетые покупательницы из провинции – дамы в желтых шалях и зеленых юбках. Приказчики, уже безразличные ко всему, даже не давали себе труда улыбаться им. Наконец Фавье сопроводил мадам Бутарель в галантерею